ДИАГНОЗ: КГТРК

Название этому опусу подсказал случай из жизни. Мой коллега Сергей Щеглов выписывал  больничный лист и, получив его в руки, с удивлением прочел в графе "диагноз"  название "любимой" организации - Красноярская государственная телерадиокомпания, а короче, КГТРК. Тем не менее эта медицинская ошибка  оказалась самым точным диагнозом для всех тех, кого я встретила за долгие 26 лет работы на Красноярском  государственном  телевидении и радио. Потому что при всех наших успехах и неудачах, личных симпатиях и антипатиях, верности  руководству и бунтарским настроениям мы были  преданы этому особому миру, который в разное время назывался по-разному,  в том числе и КГТРК.

Идею этих записок мне подарил  Эдуард Григорьевич Бабаев, один из любимейших "препов"  факультета журналистики МГУ, где я имела счастье учиться с 1969 по 1974 год. Человек, сумевший вернуть нам очарование и величие русской литературы, намертво забитой школьными педагогами, быстро стал студенческим  кумиром. Я даже сделала его героем своего  сценария документального фильма. Сценарий получил пятерку, фильм, конечно, снят не был, записи потрясающих мыслей Эдуарда Григорьевича потерялись, но он запомнил меня в огромном море студенческих лиц. И  однажды подошел в коридоре, где я размышляла после распределения. Узнав, что мне досталась Сибирь, а точнее, Красноярск, он слету предложил: "А вы пишите книгу!". И, реагируя на мой ошарашенный взгляд, заторопился с пояснениями: "Поймите, каждый человек - это ненаписанный манускрипт".

Это было в 1974 году. А я только в новом веке, на похоронах мамы, поняла, как прав был Эдуард Григорьевич. Ведь вместе с каждым человеком из этой жизни уходит уникальный мир его  воспоминаний, которые во многом и есть наша история, причем история живая, многозначная, эмоциональная, хранящая дела и поступки самых обычных людей, обычных, но неповторимых. Вот именно такой истории мне всегда не хватало в наших учебниках журналистики. Пролистывая  многостраничные описания партийных документов, технических открытий и названий передач, я не понимала, как можно о таком живом и необыкновенном деле, как радио и ТВ, писать так вяло и скучно. Потом, почитав лекции в СФУ, сообразила, что в сухом остатке от наших эмоций и нештатных ситуаций именно вот эта скукота в качестве объективной истории и остается. Но  все равно не хочу с такой объективностью смириться. Потому и берусь за свой манускрипт как за главное дело не слишком удавшейся жизни.

Немного предыстории

На выбор моего диагноза повлияла масса случайностей. Но прежде всего, сильное желание мамы  пристроить меня поближе к дому, то есть городу Смоленску. Поэтому, когда она увидела список предлагаемых вакансий по всему СССР (кроме, конечно, Москвы и Ленинграда), то робко заговорила о Ярославле. Но я, побывавшая на практике в Сибири и выбравшая ее для своего восхождения к славе, не хотела и слышать о такой серости. Потому и обещала, что если меня не отпустят в Сибирь, я вообще уеду в Анадырь. После такой угрозы мама, как правило, умолкала, а я продолжала мысленно метаться между двумя сибирскими центрами, нуждавшимися в молодом специалисте по ТВ, - между Кемерово и Красноярском.

Будущий мэтр факультета Георгий Владимирович Кузнецов, поглядев на эти метания, спокойно заметил: "Ну что вы мучаетесь? И то, и то на "К" начинается".  Бывалый путешественник Витька Притула, побывавший в Красноярске на практике, каждый вечер запугивал: "Это же Сибирь! Там гунны живут! А в Красноярске на острове Отдыха каждый вечер пять человек режут". Однако шахтерская направленность Кемеровской области показалась мне скучноватой. А вот Красноярский край привлекал и масштабами, и разнообразием. Потому я гордо заявила на комиссии о своем  желании поехать в Красноярск. Заявила с расчетом на бурю оваций и умильные слезы декана Ясена Николаевича Засурского. Ведь комсомолка (точнее, молодой коммунист), обладательница красного диплома, почти красавица, выбрала по доброй воле далекую Сибирь. Но вместо оваций прозвучал только утомленный распределительными беседами голос декана: "Красноярск? Езжайте лучше в Кемерово. Там наших выпускников ценят, быстро дадут квартиру. А в Красноярске вы будете по общежитиям лет двадцать скитаться".

Спасибо за заботу, Ясен Николаевич! Вы честно хотели своим студентам  самых хороших условий для вхождения в профессию. И прежде всего, отправляли их туда, где марка МГУ ценилась как золотая проба. В Красноярске же к нашим выпускникам относились очень скептически, считая, что МГУ туманит будущим журналистам мозги, в то время как университеты Свердловска и Иркутска выпускают работящих и реально мыслящих специалистов. Из небольшого списка выпускников нашего факультета, начинавших в разное время  работать в Красноярске, только я выбрала этот город своей судьбой, а главным диагнозом жизни - КГТРК. Но  этот выбор во многом оказался счастливым. Потому что квартиру, отдельную, однокомнатную, в пяти минутах ходьбы от студии ТВ, я получила уже через 7 месяцев  после приезда. В 24 года была назначена на один из высоких журналистских постов - главным редактором художественного вещания. Именно здесь встретила своего любимого и единственного мужа, за которого, впрочем, выходила замуж два раза. И именно здесь родился мой сын Кирилл.

Но именно здесь я пережила и самые горькие в своей профессиональной жизни минуты, узнала цену предательства, поняла беспомощность преклонного возраста и оказалась вышвырнутой из созданной мной пресс-службы по причине старости "молодым" министром культуры. В общем, как писал Маяковский: "Вот и жизнь прошла, как прошли Азорские острова". Но все равно, как я говорила в одном из выпусков своей телепрограммы "Пресс-клуб": "Красноярск - единственный на земле город, где я чувствую себя своей!".

Сон в руку?

Никогда не отличалась экстрасенсорными способностями. Хотя однажды ухитрилась увидеть "вещий" сон о самоубийстве президента Чили Сальвадора Альенде.  Именно наутро после моего сна и случился путч в этой далекой стране. И вот  волнения по поводу предстоящих в жизни перемен вылились в нечто похожее. Мне снилось, что я прихожу на студию ТВ, в кабинет к директору. А он мне и говорит: "Мы вас не на телевидение, мы вас на радио планировали". Потом меня селили в общежитие в большом девятиэтажном доме на улице с такими же домами. А в комнате "общаги" за занавеской обитала молодая семья, активно занимающаяся сексом.

Август 1974 года. Я на поезде подъезжаю к Красноярску. С тоской смотрю на бесконечные серые избушки по обеим сторонам пути и не понимаю, а где же собственно городские улицы. И только вид проспекта Свободный с ракурсом на телевизионную вышку как-то примирил меня с действительностью.

Каюсь, что специализацию "телевидение" я выбрала не из огромного интереса к нему или желания стать звездой.  А по простому практическому расчету. В то время студии телевидения  были только в крупных городах, тогда как газеты - в любой деревне. Понимая, что принудительное распределение молодых специалистов по стране может забросить меня  в самую глушь, я и сделала ставку на  телевизионную специализацию. О чем, впрочем, нисколько не пожалела ни во время учебы, ни потом. И уже не только по прагматическим соображениям.

Но вернемся к снам. В первый же понедельник после приезда я поспешила на студию. Уже не помню, как преодолела бдительную вахту и приемную. Но четко помню удивленный взгляд Григория Григорьевича Мелехина, тогдашнего директора студии, и его коронную фразу: "А мы вас на телевидение не планировали, вас на радио ожидают".

Наверное, нужно объяснить, что хотя специализация (газета, радио, телевидение) начиналась в МГУ с первого курса, в дипломе и телевизионщиков и радийщиков одинаково значилось: "литературный сотрудник радио и телевидения". Этим и объясняется то, что запросы с мест не всегда уточняли, кто им, собственно, требуется конкретно. Вот и я ехала работать на ТВ, а вакансия была только на радио.

Ошарашенная и содержанием сообщения, и совпадением с моим сном, я примолкла. А Мелехин позвонил тогдашнему председателю комитета Георгию Селиверстовичу Филистовичу, который и прислал за мной машину. Он лично провел меня по помещениям радиодома на Мечникова, где меня увидел тогдашний лидер молодежного радиовещания Николай Яшин. Радостно потирая руки, Коля  бросился ко мне: "Ага, мой новый сотрудник!". Но председатель, успевший столкнуться с моим упрямством ("я не могу работать на радио, меня учили только телевидению"), провел меня мимо. И началось наше с ним сражение в начальственном кабинете.

Наверное, выстоять тогда и не сойти с телевизионной тропы мне помогла глубокая специализация, проводимая на факультете журналистики МГУ. Я действительно не представляла себе, как работать на этом "скучном" радио после того, как я уже попробовала иметь дело с картинкой, побывала в кадре, написала первые сценарии. И потому на все доводы Филистовича могла выдвигать достаточно обоснованные аргументы. В результате меня решили сделать "довеском" в сельхозредакции студии ТВ, где и началась моя журналистская карьера.

И  немного о второй части сна про молодую семью за занавеской. Общежитие комитета действительно находилось в большом девятиэтажном доме на улице Семафорной. Ну а роль молодой семьи играла пара любовников. К одной из моих соседок по комнате регулярно приходил и оставался на ночь ее "бой-френд". Вот только занавески там не было.

Сейчас, когда я считаю самым ярким своим творческим периодом работу на радио, с той самой молодежкой, сотрудником которой меня хотели сделать еще в 1974 году,  я иногда задумываюсь, а если бы я тогда согласилась?  Была бы моя радийная карьера более успешна, чем на ТВ? Однако судьба распорядилась по-своему. И, как мне кажется, именно телевизионный опыт очень помог мне  в эпоху больших перемен в радиовещании соответствовать требованиям того времени.

Товарищи начальники

Сменив за жизнь четыре места работы, могу с уверенностью сказать, что производственный успех специалиста во многом определяют начальники. Даже если речь идет о такой творческой профессии, как журналистика. Понятно, что эти начальники, как правило, несут на себе отпечаток эпохи и гибко прогибаются вместе с линией партии власти. Но величина прогиба уже зависит от личности. А остальное - от степени порядочности и воспитанности. Правда, в  последнее время можно сказать, что судьбы подчиненных зависят от степени человечности, оставшейся в начальнике после его  оболванивания под требования властей. Как правило, степень эта сегодня чрезвычайно мала. А вот в советское время, несмотря на "идеологический прессинг", "партийный диктат" и прочее, и прочее, человечности в наших начальниках было гораздо больше. И это в полной мере относится как к Григорию Григорьевичу Мелехину, так и к Георгию Селиверстовичу Филистовичу.

Григорий Григорьевич, или наш Гри-Гри, производил впечатление не самого прогрессивного человека, во многом тугодума, явно не блестящего царедворца и уж конечно не творца. Его  своеобразный акцент и некоторые отступления от норм русского языка язвительно цитировались на всех углах, а манера смотреть собеседнику куда-то в район  брюшного пресса вызывала у бойких теледам желание оголить именно эту часть тела и посмотреть на директорскую реакцию. В чем-то наш Григорий Григорьевич был похож на постаревшего Иванушку-дурачка из русских сказок. Разумеется, в его начальном, доцарском периоде. Но при всем при этом фронтовик Мелехин был глубоко порядочным  и честным человеком. Да, он боролся за трудовую дисциплину и выполнение планов, но всегда знал семейные обстоятельства сотрудников, их домашние проблемы, их сильные и слабые стороны. Он не признавал наушников. И если кто-то приходил в его кабинет с каким-то доносом, обязательно вызывал того, на кого "стучали" и заставлял повторить "сигнал" в присутствии этого человека. Я не помню, чтобы он публично унизил даже самых завзятых наших пьяниц и прогульщиков, чтобы слишком старательно кланялся вышестоящим партийным начальникам. При всей  внешней незаметности в нем всегда присутствовало чувство собственного достоинства. И потому он умел ценить достоинство окружающих его людей. Многие ли топ-менеджеры сегодняшнего дня способны  на такое?

Тогда было не принято разглашать досье начальников. И я с удивлением узнала, что Григорий Григорьевич успешно закончил журфак Ленинградского универа. Как-то это в нем не ощущалось. Но однажды, когда я принесла ему на подпись сценарий весьма легковесной молодежной программы, который сама посчитала крайне интересным, наш Гри-Гри вдруг сбросил маску недотепы и провел блестящий анализ этого опуса и с телевизионной, и с идеологической точки зрения, ткнув меня носом в явные нелепицы и нарушения закона жанра. А ведь я,  хотя и обученная телевидению, на уровне сценария почувствовать подобное еще не могла. Вот тогда мне и показалось, что яркий и умный журналист, остро ощутивший на своем творчестве тот самый партийный диктат, сознательно надел на себя маску недалекости, потому что так было проще выжить и жить. Ведь за блестящими творческими умами пристально следили, в отличие от лояльных середнячков. Но со временем эта  маска намертво приросла к человеку, лишь ненадолго позволяя  ему вернуться к подлинному "я".

Боюсь, что своими оценками я задену чувства родных этого замечательного человека. Но вот таким он мне запомнился  и таким он живет в моей памяти.

Байка о профилактике вензаболеваний

Было это в восьмидесятых. При редакции пропаганды существовала общественная редакция тележурнала "Здоровье", которую возглавляла энергичная Мария Алексеевна Балакина. Я уже не помню, какую должность она занимала в тогдашних медицинских структурах, но то, что она отвечала за профилактику, знаю точно. Тогда вся работа по профилактике на местах планировалась в центре, откуда и спускались утвержденные высшими медицинскими инстанциями примерные сценарии телевизионных передач на определенные темы. И хотя до появления в СССР секса, а соответственно, и разгула вензаболеваний, было еще далеко, однажды сценарий о профилактике именно этих болезней лег на стол старшего редактора редакции пропаганды Марка Владимировича Голубова. По нашим временам это была абсолютно целомудренная программа, как и предложенные  для иллюстрации фильмы. Но сама тема вызвала у Марка Владимировича тихий ужас. Как можно о таком говорить по телевидению? Однако Мария Алексеевна не отступала. Она ухитрялась находить Голубова в его самых тайных местах, в самые неожиданные моменты и настойчиво добивалась выхода программы. Со временем и Марк Владимирович уже спокойнее стал относиться к такой возможности. Но зато о ней ничего не хотел слышать Г. Г. Мелехин. Он даже не стал читать сценарий, раз и навсегда объявив тему венерических заболеваний непроходной. Однако осада Балакиной продолжалась. К своим доводам она подключила и всю медицинскую общественность, весьма авторитетную в то время. Голубову звонили, писали, говорили. И он таки дрогнул. Но при этом дождался ухода Мелехина на больничный.

Как большой начальник Григорий Григорьевич лечился в нашей лечкомиссии, которая тогда прежде всего ценилась за комфорт и нужное окружение. В одной палате с директором студии не могли оказаться какие-нибудь работяги. Кругом были свои, крайкомовские  деятели. И хотя роскошь люкс-палат того времени до нынешней не дотягивала процентов на 90, телевизор там имелся. Поэтому  Григорий Григорьевич и на больничной койке продолжал следить за деятельностью подчиненных. Можно представить себе его  реакцию, когда, включив программу "Здоровье", он вдруг услышал запретные слова "венерические заболевания". Но самое подлое состояло в  том, что на такие слова  к телевизору тут же слетелись  все партийные начальники, лечившиеся рядом. И, не вникая в содержание, устроили оперативное партсобрание на тему вседозволенности и бесконтрольности. Григорий Григорьевич вынужден был сбежать из больницы, так и не долечившись. Не знаю, что он наговорил Марку Владимировичу по возвращении. Но ничего поделать с прорвавшейся в эфир программой  было уже нельзя.

Конечно, повторить подобный прием Голубов уже ни за что бы не решился, однако больше запретных тем в медицине уже не существовало. И потому наш старший редактор спокойно смотрел в будущее.

Товарищи начальники-2, или Моряк, красивый сам собою

Георгий Селиверстович Филистович, в отличие от Мелехина, поработавшего в журналистике, пришел в комитет с флота, сохранив во многом флотские привычки. Он активно ратовал за чистоту подведомственной ему территории и явно тосковал по традиции проверять отсутствие пыли на поручнях с помощью белой капитанской фуражки. А призывая подчиненных к высоким творческим результатам, активно использовал флотские сравнения. Например, редакцию пропаганды, где я стала работать после краткого пребывания в сельхозредакции, он сравнил с флагом корабля.

За внешний вид своего нового "корабля", то есть комитета, он тоже взялся самым активным образом. Именно тогда в  вестибюле радиодома появились мраморные полы и гипсовые колонны с зеркалами. И хотя Георгий Селиверстович  прекрасно владел речью (кроме флотских рангов, он имел  также статус лектора по международному положению, который давался очень не каждому), достаточно мудро подходил к решению конфликтов, вполне человечно относился к подчиненным, наше "высоколобое" журналистское сообщество ему так и не простило отсутствия  журналистской гражданской практики и довольно зло вышучивало его оговорки или незнание телевизионной специфики. Каюсь, что иногда этим грешила и я. Но сегодня, встречая Георгия Селиверстовича на улицах города, я искренне рада видеть его во здравии, с привычной широкой улыбкой и флотской выправкой. А то, что его поставили руководить структурой, ему не очень знакомой, сегодня, на фоне почти полного отсутствия компетентности у большинства чиновников достаточно крупного уровня, кажется всего лишь небольшим недоразумением. В конце концов, разобраться в специфике телевидения и радио человеку, занимавшемуся политической агитацией на флоте, гораздо проще, чем  руководить медициной человеку, медицинского образования не имеющего.

Байка о буфетном пиве

В отличие от баров и кафе телекомплекса в Останкино, единственной точкой общепита на нашей студии был буфет с весьма скромным ассортиментом и еще более скромным интерьером. Тем не менее популярность буфета у вечно голодных сотрудников была невероятно высока. Очередь туда занимали заранее и сразу на всю редакцию. Поэтому вид трех человек у прилавка никого не вводил в заблуждение и все знали, что нужно подходить через час, когда свою порцайку успеют получить все числящиеся в списках сотрудники студии. Заведовала буфетом блокадница тетя Маша. Не очень грамотная, не очень привлекательная, дело свое она знала туго и не привыкла тушеваться. А многолетняя работа в советском общепите подготовила ее к любым нештатным ситуациям.

Главным показателем успеха тогда было перевыполнение плана. И для того, чтобы этот план перевыполнить, нужно было выпросить у начальства хоть немного чего-нибудь дефицитного. Впрочем, дефицитным, по-моему, тогда было почти все. Вот и тетя Маша сумела выбить "для плана" несколько ящиков пива, да еще и копченую мойву почти в неограниченном количестве.

Можно представить себе, что творилось в буфете, причем не только в обеденное время. А благоухание этих деликатесов проникало даже в студийный павильон. И хотя борьба за трезвость была еще далеко впереди, слухи о нарушении дошли до самого высокого начальства. 

Георгий Селиверстович Филистович нагрянул с проверкой в разгар обеденного перерыва. Решительно протиснувшись к прилавку, он грозно спросил: "А почему в буфете пиво?" На что тетя Маша, не моргнув глазом, спокойно ответила "А по 28 копеечек, милок!". И продолжила реализацию  популярного товара. К чести Председателя, он не стал  продолжать атаку на нарушителя студийного  режима, но больше пива в наш буфет не привозили.

О флаге корабля

За мою телевизионную карьеру мне довелось поработать немного в сельскохозяйственной редакции, достаточно долго - в художественном вещании. Но больше всего воспоминаний все-таки связано с редакцией пропаганды, как и некоторых творческих успехов. А главное, с этой редакцией было связано ощущение  большой и очень разной, но дружной семьи.

Наверное, оно возникало благодаря Марку Владимировичу Голубову. Фронтовик, спасший боевое знамя своей части и попавший с этим подвигом в экспозицию Центрального музея Советской армии, коммунист с многолетним стажем, по-отечески берущий под крыло молодых специалистов, опытный журналист, умеющий разговорить собеседника и единственный мужчина в бабьем царстве, он правил нашей редакцией твердо и мудро. А личности вокруг него собрались тогда неординарные.

Помреж Лидия Михайловна Бурштейн. Эта женщина произвела на меня потрясающее впечатление. Впрочем,  не менее потрясающее впечатление она производила на всех, кто приходил впервые в нашу редакцию.

В ту пору ей было, пожалуй, уже к 60, что резко выделяло Лидию Михайловну из всей массы помрежей, которыми становились очень молоденькие, почти вчерашние школьницы, девочки. Работа у них была  не сахар. Вечно на побегушках, вечно в замоте, все самое черное и неблагодарное доставалось опять же им. Но именно так начинался путь к высокому званию режиссера, и наш молодняк терпел, старался, поступал заочно учиться и выходил в люди. Лидия Михайловна в люди уже вышла. Она попала в Красноярск, по-моему, еще в военные годы и даже долго представлялась ведущей концертных программ Московской филармонии. Мне жаль, что я почти не знаю ее легендарной биографии, но то, что на студии телевидения она работала почти что с основания, я поняла практически сразу. Потому что держалась она королевой. Всегда накрашенная, с маникюром и большими перстнями на руках, с покрашенным в рыжину шиньоном-башней на голове, она сидела, сложив  ногу на ногу, за столиком в маленькой комнате перед основной редакцией и занималась  ...ремонтом  ведущей к студии дороги. Названивая через долгий коммутатор, она ухитрялась вести переговоры с какими-то таинственными инстанциями и требовать срочного ремонта весьма ухабистого асфальта на улице Советской. Людей, отказывавших в ее просьбе, она громогласно посылала к Тарараку. Не знаю, чем провинился перед Лидией Михайловной тогдашний директор красноярского банно-прачечного треста Тарарак, но его фамилия звучала в ее кабинетике довольно часто.

Однако в нашу первую встречу она сразила меня другим. Узнав, что я не замужем, она тут же дала характеристику сексуальных темпераментов всех студийных мужчин, вплоть до сантиметров их мужских достоинств. И когда я, залившись краской, спросила: "Лидия Михайловна, но вы-то откуда это знаете?", она невозмутимо ответила: "Все говорят".

Посылая всех к Тарараку, Лидия Михайловна не делала исключения и для студийного начальства, кроме  Марка Владимировича Голубова. По первому же его требованию она отрывалась от очередного ремонта дороги и в повышенном темпе спешила на зов, замирая перед ним чуть ли не по стойке "смирно!". И это было понятно. Ведь только благодаря милосердию Голубова она продолжала  работать, содержа на маленькую пенсию и очень небольшой оклад себя и сестру-инвалида.

Но это милосердие достаточно дорого обходилось остальным. Долгое пребывание Бурштейн в должности помрежа и ее преклонный возраст повысили ее режиссерскую категорию до "выдающего ассистента", то есть она получила право "выдавать" в эфир телепрограммы. Категорию эту ей присвоили, естественно, больше из жалости, чем из уровня квалификации. Все-таки "выдающий" имел на десятку больше. Тем не менее Лидия Михайловна изредка садилась за пульт. И это было настоящим испытанием для всех окружающих.

Однажды этому испытанию подверглась и я, редактируя программу с проникновенным названием "Охрана памятников - дело всенародное".

Эта программа нештатных авторов шла в прямой эфир и состояла из самых элементарных составляющих: пачки фото, разложенных по двум камерам, и ведущей в кадре. В положенное время на пульте гордо появилась Лидия Михайловна. Несмотря на ее хромоту, это был выход Екатерины Второй, облагодетельствовавшей тем самым подданных. Я скромно пристроилась на редакторское место.

Объявили минутную готовность. И Лидия Михайловна погрузилась в изучение кнопок режиссерского пульта. А потом, уже в эфире, нажимала их наугад с искренним интересом, ну а что на этот раз окажется на экране. Возможно, я преувеличиваю. Ведь при всем при этом программа вышла в эфир почти без помарок. Но если сначала я искренне переживала за самочувствие Лидии Михайловны, то потом поняла, что стресс угрожает мне, а не этой женщине. За несколько прошедших с тех пор десятилетий я успела забыть многое. Но  эту программу, а точнее, мое паническое состояние у пульта, помню до сих пор

Байка о нештатной ситуации

Нештатными ситуациями и на ТВ, и на РВ  всегда был богат прямой  эфир. А особенно в начале пути, когда  красноярское телевидение еще только начиналось. Но уже тогда из малой студии, в которой сегодня еле вмещается выгородка одной программы, наши телеасы ухитрялись выдавать "живьем"  часовые концерты ансамбля танца Сибири. На одной из подобных передач прямого эфира с большим количеством народа возникла необходимость сообщить ведущему о замене номера. Обычно для этих целей использовали помрежей, которые незаметно проскальзывали к столу ведущего и, дождавшись перехода камер на другую картинку, передавали нужную информацию. Но помощником режиссера на этой программе оказалась весьма внушительная Лидия Михайловна. Сообразив, что со своими объемами она не сможет тихо проскользнуть между камерами и выступающими танцорами, Бурштейн взяла записку в зубы и целеустремленно поползла к заветной цели. Однако режиссер, не заметив этого, стал выяснять, куда делся помреж, который должен был менять картинки на титровых досках. Картинки уже давно должны были появиться в эфире, а Лидия Михайловна все еще ползла в направлении ведущего. И тогда оператор эфирной камеры, которого достали истерические крики режиссера: "Где помреж?!" не нашел ничего лучше, как показать  крупным планом пятую точку нашей  ползущей героини.

Мои режиссеры

За мои телевизионные годы мне довелось работать с разными режиссерами, каждый из которых был яркой индивидуальностью. А другими телевизионные режиссеры не бывают. Но при всей моей благодарности к остальным, вспомнить мне хотелось бы только троих. И первыми - моих режиссеров из все той же редакции пропаганды.

Сейчас, когда большинство телевизионщиков почти не работают с настоящими режиссерами, они могут и не понять степень моего уважения к людям этой профессии. Но, опять же с помощью МГУ, я всегда четко понимала свою роль в искусстве. И место в нем режиссера. Ведь именно эти творцы и переводили журналистские каракули на яркий телевизионный язык, превращая весьма занудные сценарии в полнокровную телепрограмму.

Свою первую в профессиональной карьере телепрограмму я сделала с Тамарой  Егоровной  Степановой. Она была режиссером-педантом, старательно прорабатывавшим каждую мелочь и всегда соблюдавшим все технологические нормы и правила. На репетициях у нее царила самая строгая дисциплина. И ее сосредоточенность на программе не могли сбить никакие неожиданности. Ну а в компании это всегда была очень веселая  и даже кокетливая женщина, умевшая быть очень экономной и прагматичной. Только однажды я увидела ее растерянной. И  совсем не по эфирному поводу.

В смутные годы перестройки, когда я во второй раз пришла на государственное ТВ, наша орденоносная редакция программы "Икс" во главе со своим харизматическим лидером  почти в полном составе ушла на открывшуюся тогда Телевизионную компанию "Красноярск" (по-нынешнему - ТВК). И ушла не с пустыми руками, забрав с собой весь фотоархив редакции, создаваемый десятилетиями. Больнее всего это восприняла Тамара Егоровна. Дело в том, что до режиссерской карьеры она работала на нашей студии фотографом, и многие из фотографий города, используемые в информационных выпусках, были сделаны ею. Как бывший фотограф и режиссер она очень хорошо понимала, какой урон был нанесен телестудии. И потому пыталась заставить наших начальников потребовать возврата студийной собственности. Но те лишь разводили руками. Формально фотоархив никому не принадлежал, ни за кем не числился, и потому требовать вернуть эту ничейную  собственность было просто глупо. Тамара Егоровна долго не верила в нашу беспомощность. Ей казалось, что если мы всем миром поднимемся на защиту наших интересов, то справедливость восторжествует. Но новая редакция информации, оказавшись без фотоиллюстраций для рирпроекции на задник, довольно быстро научилась выкручиваться за счет книжных картинок и кинокадров. А потом, с появлением новой техники, о фото и вовсе забыли. Пожалуй, только я помню об этом довольно низком поступке бывших коллег и то благодаря растерянным глазам Тамары Степановой, оставшимся в моей памяти.

Как мне теперь кажется, в нашей дружной редакции существовала негласная конкуренция между Тамарой  Егоровной Степановой и Людмилой Николаевной Никоненко. И дело было не только в  их режиссерских категориях.  Просто Людмила Николаевна являла собой яркую противоположность Тамаре Егоровне. Она создавала впечатление весьма легкомысленной особы,  не слишком увлеченной своим делом. И чаще говорила о косметике, чем о телепередачах. Могла опоздать на трактовую репетицию и даже накричать на операторов. Но при этом все редакторы нашей редакции хотели работать именно с ней. Возможно потому, что она обладала прекрасным вкусом, и собранные ею выгородки  для ведущих смотрелись очень изысканно. Но скорее всего потому, что она добивалась некоей виртуозности, особого блеска и могла подсказать и придумать довольно неожиданные повороты хода передачи. Пусть не обижается на меня Тамара Егоровна. С ней нам было надежно. А вот с Никоненко - интересно.

Имея внешность избалованной красотки, она была очень ранимым человеком с весьма непростой биографией. Ее прибалтийские корни придавали Людмиле Николаевне особый европейский шарм и объясняли почти аристократические манеры. Очень вежливая и тактичная (кроме острых моментов эфира), она была трепетной мамой единственного сына Геры, при этом согласившись на его отъезд в Ленинград и жизнь в разлуке, думая прежде всего о судьбе сына, а не о своем одиночестве. Наверняка в ее телевизионной жизни было много забавных случаев, вот только я их не знаю. Но, по-моему, одна байка от Людмилы Никоненко мне все-таки досталась.

Байка о вазе

На одной из программ прямого эфира к павильонной камере встал оператор-новичок. Он уже немного освоил азы профессии (иначе его к камере просто бы не допустили), но на "живой" передаче работал впервые. И очень поэтому нервничал, хотя и держался с невозмутимым видом. Все шло  нормально, пока режиссер вдруг не захотела сменить компоновку кадра на камере новичка. Просто ей показалось, что ваза с цветами, венчавшая выгородку, в этом ракурсе смотрится очень нелепо. Поэтому она дала команду нашему новичку: "Уберите вазу из кадра" и переключилась на другую камеру. Предполагалось, что оператор просто "подрежет" кадр. Но наш дебютант почему-то растерялся. И когда очередь снова дошла до его камеры, раскадровка осталась прежней. Режиссер повысила голос: "Оператор первой камеры! Да уберите же вазу из кадра!". И  с удивлением увидела в том самом кадре оператора, лично убирающего вазу из-за головы выступающего.

Байка о радийной угрозе

Это было после моего выхода на работу из декретного отпуска. Редакцию пропаганды уже возглавляла Мария Жданович, а главным редактором политического вещания работал Владимир Дмитриевич Гринь по кличке "тихий абаканец". Он действительно пришел к нам на студию после работы в Абакане и отличался довольно тихим характером. А еще - мужским обаянием, которое не осталось незамеченным  нашими дамами. Они просто на глазах похорошели. Но все равно картина, открывшаяся мне в тот день в редакции, была весьма необычной. Все наши женщины, отложив в сторону привычные дела, активно красились, причем в середине дня. И делали это не только постоянно заботящиеся о своей внешности Никоненко, помреж Нина Пуликова или Маша Жданович, но и крайне  редко прибегавшая к макияжу Людмила Титова. И вот на мой вопрос: "Что случилось?" последовал весьма неожиданный ответ. Оказывается, Владимир Гринь доверительно поделился со  старшим редактором Жданович мнением об очередной кандидатке на вакансию редактора в сельхозке: "Пришла лахудра-лахудрой, да еще не накрашенная. Ну как такая женщина может  работать на телевидении? Я ей посоветовал идти на радио".  После рассказа Маши все наши женщины, почувствовав в словах начальника некоторую угрозу, срочно взялись за боевую раскраску, "чтобы не отправили на радио".

Мои режиссеры-2

Не могу не вспомнить о своей работе с Маргаритой Григорьевной Абовской. Это произошло уже во второй мой телевизионный период, когда я в 1994 году вернулась на студию в качестве главного редактора художественного вещания. И последние шесть лет моей журналистской жизни моим постоянным соавтором, советчиком, наперсницей и режиссером была Маргарита Григорьевна. Театральная актриса, поставившая семейное счастье выше артистической карьеры, она все-таки прорвалась к творчеству, став телевизионным режиссером. И не только в результате огромной практики. Она сумела, хотя и заочно, получить специальное телережиссерское образование. А таким похвастать на студии могли очень и очень немногие.

Как и ее невероятной преданностью работе. Ведь Маргарита Григорьевна режиссировала сложными телепрограммами до семидесяти с лишним лет. В возрасте, когда даже более молодые ее коллеги уже сдавались в постоянной борьбе с наступающей немощью и болезнями, она ежедневно появлялась на студии с бодрой улыбкой, легко вспархивала в наш кабинет на третьем этаже, а потом принималась носиться по этажам, то собирая съемочную группу, то готовя трактовую репетицию, то отсматривая материалы для монтажа. При всем при этом  некое подобие жалобы на здоровье я услышала от нее только однажды. Мы вместе поднимались на третий этаж редакторского корпуса, и я уже начинала пыхтеть от физической нагрузки.  Абовская шла без одышки, да еще о чем-то разговаривала. И только перед кабинетом, когда я переводила дух, она сказала: "Что-то у меня ноги стали побаливать. Интересно, почему?".  Ей тогда исполнился 71 год.

При этом она была не самым здоровым человеком, но просто о болячках старалась не говорить, а врачей практически избегала. Вместо этого с радостью хваталась за какой-нибудь головокружительный проект и начинала работать. А работать с Абовской было очень легко еще и потому, что она со своей гиперактивностью брала на себя  половину моих журналистских обязанностей. Например, когда мы с ней делали еженедельную постановочную передачу "Театральный разъезд", моей задачей было только написание сценария на основе ее же подробных рассказов и разработок, да еще присутствие на монтаже программы. При этом довольно часто мой режиссер даже подсказывала мне  журналистские подходы и приемы. Впрочем, журналистская работа для Маргариты Григорьевны была вполне привычна. Довольно часто, когда она не могла найти автора на передачу об интересном для нее явлении или событии, она бралась за сценарий сама. Хотя и не очень к этому стремилась. Ведь и ее, как и меня, научили уважать специфику чужой профессии.

Человек увлекающийся, она могла в течение всего репетиционного времени отрабатывать одну не самую важную деталь, например, отражение пламени свечи в крышке рояля. И потом идти в  прямой  эфир с программой, практически не опробованной. И хотя про Абовскую на студии ходило великое множество баек, я почему-то не могу вспомнить ни одной. Вспоминается другое.

Правда жизни

В семидесятые годы Маргарита Григорьевна Абовская  по собственному сценарию и по большому желанию сняла в Нижнеингашском районе документально-постановочный фильм об одном из первых организаторов сельскохозяйственных коммун в Верхнем Кужебаре, латгальце Быковникове. (Каюсь, забыла его имя). Личность во многом легендарная, он чудом остался жив после плена у белогвардейцев, в войну придумал сажать картошку "глазками", чем спас от голодной смерти своих колхозников, в послевоенные годы вывел хозяйство в передовые. Понятно, что это был фильм-воспоминание, где главный герой присутствовал только в рассказах, архивных фото и постановочных эпизодах. А самое сложное состояло в том, что некогда процветавшая при Быковникове коммуна в восьмидесятые годы прошлого века скатилась до уровня захудалого колхозишки.

Абовская честно старалась об этом не говорить. Ведь ее работа  была посвящена прошлому. Но унылое  настоящее само прорывалось на пленку. И потому фильм о Быковникове подвергся зубодробительной критике. Я помню, как Маргарите Григорьевне ставили в вину обшарпанные стены сельского клуба, в котором на какое-то юбилейное мероприятие (кажется, столетие со дня рождения героя) собрались сельчане. Ставили в вину и их не самый приличный вид. В стране развитого социализма просто не могло быть таких развалюх и бомжеватых колхозников. Брезгливо отсматривая представленный материал, члены худсовета упрекали Абовскую в напрасной растрате   технических и денежных средств, в отсутствии политического чутья и т. д. И милостиво давали шанс исправиться (все-таки куча средств была истрачена, и это нужно было окупить эфиром).  Видит Бог, Абовская искренне старалась учесть все критические замечания. Но, увы, сцену в клубе с почти прострелянными стенами она убрать не могла, потому что эта сцена была одной из ключевых. Так что правда жизни все-таки в фильме осталась.

Я была втянута в ее затяжную борьбу с худсоветом, поскольку редактировала и начитывала  закадровый текст. Потому и наслушалась  ее несколько наивных размышлений о правде жизни. Виноватой себя она вовсе не считала. И о действительной жизни колхозников того времени рассказывала с легким юмором, хотя рассказывались вещи, абсолютно не похожие на партийные рапорты о подъеме сельского хозяйства.

Фильм о Быковникове все-таки выпустили в эфир. Он имел шумный успех в Верхнем Кужебаре и вообще в Нижнеингашском районе. А вот на студии он считался творческой неудачей, и Абовскую еще долго им попрекали. Но она этой работой гордилась. И, по-моему, абсолютно правильно.

И вновь о флаге корабля

Но вернемся в нашу редакцию пропаганды эпохи Марка Владимировича Голубова. Я  еще не успела рассказать о Людмиле Николаевне Титовой. Опытный редактор, автор  цикловой программы "Депутатская приемная", она производила  впечатление большого знатока всех событий и явлений, и не только на студии. Я как-то сразу избрала ее в свои наставницы и наперсницы. Причем, не я одна. Роль наперсницы она играла и для своей двойной тезки Никоненко. А вот наставницей в этом содружестве довольно часто оказывалась именно режиссер, потому что больше Титовой работала на телевидении и лучше разбиралась в его специфике. Очень часто они усаживались в уголке и просто обсуждали подступы к будущей программе, причем Титова говорила, что она хочет сказать, а Никоненко советовала, как это нужно сделать. 

Однако я, не зная подробностей  биографий наших сотрудников, просто не понимала,  в каких наставлениях может нуждаться эта уверенная в себе и самодостаточная женщина. Пока не узнала, что на телевидение она пришла после успешной карьеры инженера-конструктора нашего радиотехнического завода.

 В те годы работа на наглухо закрытом оборонном предприятии была весьма хорошо оплачиваема. Ну а командировки специалистов охватывали весь Советский  Союз. До ухода на студию Титова успела объездить больше половины страны. Но она решительно бросила все эти материальные блага ради довольно средней зарплаты, командировок в Козульку и Партизанский район  и постоянной критики в свой адрес  на летучках. 

Вопросы звездности и славы перед журналистами провинциального телевидения тогда не стояли. Звездами были наши дикторы, а мы - просто рабочими эфира. Конечно, ведущих постоянных программ иногда узнавали на улице, всех их хорошо знали в партийных  и советских органах, но  даже это не давало нам основания вести себя так самодовольно, как нынешние "звезды" ТВК. А ведь нас смотрело тогда гораздо больше зрителей, потому что мы были единственными. Впрочем, в те времена коллективного "мы, советский народ" в нашей жизни вообще не было места для  возвеличивания собственного эго.

К тому же Людмила Николаевна очень долго не выходила в эфир сама, а была закадровым специалистом. Она писала тексты и сценарии, снимала депутатские рейды, готовила все условия для работы внештатного ведущего, но сама старалась даже на общем плане не появляться. Просто потому, что  была крупной женщиной, а телекамера, увы,  до сих пор добавляет к собственным килограммам еще 25 килограммов воображаемых.

Но все равно она обожала свою работу. И прежде всего потому, что могла конкретно помочь конкретным людям. Ведь тогдашние депутаты туманным законотворчеством не занимались, а обсуждали на сессиях дела исключительно практические. И наказы им давались тоже практические: отремонтировать дом, оборудовать детскую площадку, провести в деревню электричество, улучшить снабжение северян овощами и фруктами. Возможно, я  окажусь ретроградом, но тогдашний депутатский корпус был во много раз ближе к званию "слуга народа", чем нынешний,  а благ имел куда меньше. Я это знаю по себе, поскольку сподобилась два года быть депутатом Железнодорожного райсовета, без отрыва от производства, конечно. Да, мы получали "продуктовые наборы" на наших сессиях. Но содержание этих  наборов сегодня вызывает улыбку: банка шпрот, банка растворимого кофе, копченая колбаса и еще что-то по мелочи. Ах да, еще на наших сессиях мы в давке и с бою могли отовариться художественными книгами и дефицитными журналами. Вот и все. Пожалуй, к нашим благам можно отнести и условный "блат", который мы могли иметь как депутаты у некоторых  торговых работников. Но далеко не все и не всегда. Скажу честно, что мне гораздо больше помогал решать мои бытовые вопросы статус журналиста, чем депутата.

Возвращаясь к Людмиле Николаевне, должна сказать, что она была журналистом, который считал необходимым для себя глубоко знать то, о чем он рассказывает людям. И потому в депутатских делах и проблемах она разбиралась, по-моему, получше многих депутатов. Имела она и хорошее представление о нашей медицине, поскольку много лет редактировала программу "Здоровье". Поэтому и превратилась для коллег по студии в этакого "домашнего доктора", к которому шли за советом, лекарством и помощью, когда возникала необходимость попасть к хорошему специалисту. Баек о самой Титовой я не помню. Но зато от нее  ко мне перешли некоторые перлы общестудийного фольклора.

Байка о красавчике

В те годы на студии еще работала парикмахер Тамара Николаевна. Фамилия ее из памяти почему-то стерлась, а вот имя  и отчество, как и внешний облик восторженной интеллигентки с пухлыми румяными щечками и пышной прической, сохранились. Причесывая тебя к эфиру, она постоянно чем-то восторгалась, кем-то восхищалась и вся речь ее изобиловала восклицательными знаками. В обязанности Тамары Николаевны входила также подготовка к эфиру и выступающих мужчин. Сводилась она в основном к запудриванию их лысин, блестящих носов и бликующих щек.  Миновать Тамару Николаевну на пути к эфиру не мог никто. Вот и Павел Стефанович Федирко как-то оказался в ее кабинетике.

Тогдашний первый секретарь крайкома КПСС, а точнее, царь и бог Красноярского края,  был достаточно трудной натурой для телекамер, потому что  у него очень быстро отрастала щетина на лице. Он, конечно же, брился перед эфиром, поэтому активно "блестел" всем лицом. Запудривать его  пришлось довольно долго. И Тамара Николаевна, производя эту операцию, по своей привычке стала восторгаться ... на этот раз самим выступающим. Поворачивая его голову из стороны в сторону и нежно орудуя пуховкой, она  зажурчала: "Ой, я не знаю, кто вы такой, кем вы работаете, но вы такой красавчик, такой красавчик!". Федирко бежал из нашей парикмахерской на повышенных скоростях. Кстати, Тамара Николаевна вполне могла не знать в лицо  нашего Первого.  Потому что жила своей внутренней жизнью и не реагировала ни на титулы, ни на чины.

Примерно так же, как Федирко, бежал от нее и тогдашний директор ЭВРЗ по фамилии Сухих. На свою беду он обладал почти брежневскими бровями, только еще более лохматыми. И Тамара Николаевна из желания помочь человеку  собиралась эти брови подстричь. А Сухих с таким исправлением своей внешности был почему-то не согласен.

И снова Голубов

Пожалуй, отдельного рассказа заслуживает шефство нашего старшего редактора над молодым специалистом, то есть мной. Тогда  в стране существовала меткая поговорка: "Молодой специалист три года гадить может". И действительно, спущенный отделами кадров различных вузов страны молодой специалист три года не подлежал увольнению, даже если все эти годы он прогуливал, пьянствовал, хулиганил и т. д., и т. п. Три года давались законодательством производственному коллективу на обучение и воспитание. Задача, конечно, не из легких, но Марк Владимирович от трудностей никогда не бегал.

Вот и за мое обучение он взялся с присущей ему основательностью. Довольно быстро обнаружилось, что разъяснять мне телевизионные основы не требуется. Но зато я ничегошеньки не понимала в тогдашней студийной экономике. И потому, садясь расписывать гонорар, Марк Владимирович усаживал меня рядом. Он заставлял меня складывать столбиком соответствующие цифры. И когда они у меня не сходились, радостно приговаривал: "Ну мы, конечно, университетов не кончали..."

Помню, как я поразила его в самое сердце потрясающим нарушением  производственной дисциплины. В силу своей простодырости, я, довольно быстро сделав свои дела, достала из стола детективчик и на глазах старшего редактора погрузилась в чтение. И не сразу ощутила нависшую в кабинете тишину. Забыв про дела и разговоры, на меня с ужасом смотрели все коллеги. А Голубов почему-то даже начал заикаться. Конечно, головомойку мне устроили приличную. С того случая  я раз и навсегда запомнила, что лучше соврать и под девизом "работа в библиотеке" уйти с глаз начальства, чем раздражать его столь вольным поведением.

В те времена в стране процветало социалистическое соревнование. Соревновались все и во всем. Не избежала этого и наша студия. И, понятное дело, соревновались между собой  наши телевизионные редакции. А для редакции, лучше всех работавшей с письмами зрителей, существовал даже переходящий вымпел. На моей памяти этот вымпел практически не покидал стенки у рабочего места Марка Владимировича. Голубов, конечно, очень стремился к большой редакционной победе во всем соревновании. Но допустить чьей-то победы в работе с письмами просто не мог. Потому и был записным оратором на всех наших собраниях, посвященных улучшению работы с письмами трудящихся. Был у него и постоянный пример, который он упоминал на каждом таком вече. Восславив мудрость партийной политики и перечислив все последние партийные постановления, он осторожно намекал на то, что далеко не все письма трудящихся могут считаться подлинными сигналами с мест или глубокими принципиальными запросами. Именно такими вот непутевыми письмами просто завалена несчастная редакция пропаганды. И в очередной раз зачитывал нетленные строки: "Уважаемая редакция! Мы положили на окно тыкву. Сначала она была желтая, потом стала зеленая, а теперь опять пожелтела. Можно ли ее есть?". А  для усиления аргументации вспоминал письмо с вопросом о светящейся по ночам рыбе. Понятно, что после таких примеров достижения редакции, успевшей ответить на огромное количество подобных писем, смотрелись великолепно. И вымпел оставался у нас.

Впрочем, смех-смехом, а вот отвечать даже на самые дурацкие письма Марк Владимирович нас все-таки приучил. Хотя иногда и позволял нам некоторые вольности.

Байка о твороге

В очередном выпуске  программы "Собеседник" моя героиня - врач-косметолог - дала рецепт маски для омоложения кожи из меда и творога. Это сейчас подобными рецептами полны всевозможные издания. А тогда на подобные глупости бумаги было жалко. Советскую женщину украшали трудовые победы, а не какие-то маски. Но даже студийные дамы с удовольствием записали этот рецепт. А в письмах телезрительницы через раз просили его повторить. И вдруг я получаю письмо от мужчины. Привыкшая к положительным оценкам моей программы, я с удивлением прочитала примерно следующее: "Глубоко возмущен последней программой "Собеседник". В то время как в стране не хватает молока и творога, ведущая призывает спускать в унитаз эти дефицитные продукты после использования их на женских лицах. Ну ладно, если личико маленькое. А то ведь есть такие, что и килограмма творога на них не хватит. Прошу разобраться с подобным непотребством".

Не помню, что я писала в основной части своего ответа. Наверняка, благодарила за внимание к нашим программам (так было принято), за критику, способствующую повышению качества передач и т. д., и т.п. Но вот в конце, окончательно озверевшая от бесконечного заискивания, я твердо написала: "А в конце письма с удовольствием сообщаю вам, что план сдачи государству молока и молочной продукции Красноярским краем выполнен и перевыполнен". И Голубов с такой концовкой  согласился.

Студийный фольклор

Сейчас, когда работающие рядом со мной фольклористы разъяснили мне, что современный фольклор включает в себя и страшилки, и компьютерные былички, и даже производственные байки, я наконец-то нашла правильное название всему тому богатству веселых историй, которыми так  изобиловала наша студийная жизнь. Пережив какое-то потрясение, мы облекали его в форму байки и вместе со всеми смеялись над собой, хотя в момент самого этого эпизода нам очень часто бывало не до смеха. Байки старших товарищей запоминались младшими, а потом и они передавали их новым поколениям, продолжая тем самым живую, неформальную историю государственного телевидения Красноярского края. Вот и я напоследок хочу припомнить несколько таких баек для будущих телевизионщиков.

Байка о пленэре

Одним из ярких сотрудников нашего художественного вещания эпохи семидесятых была Елена Яковлевна Куницкая. Она страстно любила цирк и делала соответствующие программы. Но иногда  бралась за литературные передачи. Привыкнув работать с передвижной телевизионной станцией, она и в подготовку обычной телевстречи с красноярскими поэтами и писателями решила внести новый поворот, вывезя наших творцов на пленэр, в окрестности Красноярска. Видеозаписи тогда еще не было. Проведя по графику дневную репетицию в прямом эфире, редактор Куницкая вместе с поэтическим бомондом осталась ждать вечера. И не уследила. Вольная литературная братия, выбравшаяся на природу, решила отметить это событие, для чего отправила гонца в соответствующую точку. Редактор же Куницкая  занялась своими делами. И вот наступает время "Ч". До выхода в эфир остаются секунды. А все герои программы просто возмутительно пьяны. Но Елена Яковлевна поняла это только после первых минут эфира, когда бойко рассуждавшие до этого  о писательском долге литераторы окончательно запутались в согласовании фраз, а следующий выступающий вообще взобрался на дерево и стал что-то выкрикивать оттуда.

Передачу срочно вырубили. В эфир пошел какой-то резерв. Но несколько крамольных кадров, "очерняющих облик советских писателей", в эфир все-таки прорвались. Редактор Куницкая за отсутствие бдительности была понижена в должности до помрежа и три месяца отбывала это наказание у всех на глазах. Возможно, в момент этого события душа у журналиста просто клокотала от гнева и искреннего возмущения. Но спустя некоторое время Елена Яковлевна уже со смехом вспоминала этот эпизод своей карьеры и даже делилась подробностями. Однако бдительности с тех пор не теряла.

Байка о роковых совпадениях

Юбилей родного коллектива или предприятия - это всегда важно. Но именно с юбилеями телевизионных студий Красноярского края оказались почему-то связаны траурные даты государства.

Когда к 25-летию готовилась Красноярская студия ТВ, умер Брежнев. Мы даже не успели собраться на праздник. А вот работники Абаканской студии телевидения, отмечающей свое 25-летие через год, успели-таки сесть за праздничный стол загородного ресторана. И даже поднять несколько рюмок, пока опоздавшая к началу помрежка не влетела в зал с криками о смерти Андропова.

На следующий год после Абаканской отмечать 25-летие планировала Игарская студия ТВ. Партийно-советские органы под привычными  девизами "укрупнения" и "улучшения" срочно эту студию закрыли. Однако Константин Устинович Черненко умер все равно.

Байка о "панфарах"

В советскую пору опасность совершить большую политическую ошибку подстерегала каждого работника студии телевидения, даже техника. Но случай, о котором идет речь, произошел с одним из ассистентов режиссера, который дежурил в Центральной аппаратной. В течение долгой смены такой дежурный следил за прохождением сигналов всех телеканалов и правильной коммутацией при переключении с Большой Москвы на местное вещание. Понятно, что сама аппаратная на царские апартаменты не походила, а скорее могла сравниться с тесной каморкой нищего. Поэтому разворачиваться в ней нужно было с осторожностью. Но если уж суждено...

В этот день в прямом эфире Красноярского ТВ шла особо важная политическая программа - трансляция с  расширенного пленума  крайкома КПСС, на котором наш край принимал повышенные социалистические обязательства, а точнее, подкорректированные краевыми властями показатели экономического прироста на предстоящие пять лет. Понятно, что за таким событием пристально следили все партийные работники края. И вдруг на их глазах, после заключительных слов Федирко, в эфире радостно заплясали темпераментные африканцы. Их ликование под звуки тамтамов в общем-то можно было принять за всенародное одобрение новых горизонтов будущего развития, но уж слишком вольно этот народ был одет. И вообще...

Грянули жуткие разборки. А что разбирать, если дежурный ассистент режиссера просто случайно задел не ту кнопку, и  в наш эфир прорвались кадры московской передачи. Конечно, выговор человеку объявили, почти год "воспитывали" на соответствующих собраниях, но понимали, что от подобной случайности никто не застрахован. Ну а телезрители еще долго вспоминали африканские "панфары" сибирского пленума.

Байка о мухе

Восславим мужество выступающих! Всех тех, кто, приходя на наши программы, мучился, заикался, страдал, потел, боролся с робостью или с чрезмерной разговорчивостью, терпел и преодолевал. Конечно, в те времена принять участие в телепрограмме было равно чуду. Это событие запоминалось надолго, если не на всю жизнь. И опять же потому, что телевидение на весь край было одним-единственным. Но понятно, что были у нас и записные герои. Как правило, к ним относились партийные работники, раз в квартал обращавшиеся к населению с новыми призывами  к новым вершинам или комментирующие итоги очередных пленумов и съездов. Людьми они были ответственными и организованными, приходили на запись или эфир заранее, с идеологически выверенным текстом и доходчиво читали его перед камерами. Однако летом наш студийный павильон становился не очень комфортным. Под лучами софитов в жаркий летний день здесь приходилось туго и гостям, и хозяевам. Поэтому летом постоянно открывалась запасная дверь на улицу, находящаяся в "кармане" (специальный закуток для складирования элементов выгородок и прочего студийного инвентаря). И через эту дверь в павильон вполне могли забрести наши многочисленные пристудийные собаки, просочиться запахи гуляша из проходной с вахтерами и залететь назойливые мухи. Понятно, что живность гоняли, против мух чего-то разбрызгивали, на запахи старались не реагировать, но тем не менее борьба шла с переменным успехом. И вот случилось так, что как раз на судьбоносное выступление  одного из инструкторов крайкома КПСС в павильон залетела муха. Ее не сразу заметили. Но она нагло села на лоб выступающего и поползла к переносице. Запись, конечно же, тут же прервали. Погоняв по павильону назойливую визитершу, снова включили видеомагнитофон. А муха вынырнула через несколько минут уже на щеке докладчика. Процедура остановки записи и борьбы повторилась. Но время шло и, самое главное, шло дорогое время видеозаписи. По существовавшим тогда очень строгим нормам у каждой редакции было определенное количество часов видеозаписи в месяц, превысить которое было просто невозможно. А тут на очень простую по составляющим программу тратятся драгоценные минуты. Неловко себя чувствовал и наш выступающий, который эти обстоятельства очень хорошо знал. И тогда было принято решение писать выступление, не обращая внимание ни на что. Муху погоняли с повышенной энергией, пленку отмотали на начальную отметку. Прозвучало долгожданное "Мотор!"  и ... муха не появилась. Счастливый докладчик радостно забубнил почти заученные строки. Передача стремительно летела к концу... Но тут муха все-таки вылезла и нагло поползла сначала по бровям выступающего, потом по его щеке, потом - по довольно крупному носу. Нам оставалось только с отчаянием за нею наблюдать. И надо было видеть мужество  героя. Он не дрогнул ни единым мускулом, даже не поднял руки, чтобы отогнать нахалку. Ни на йоту не повысив голоса, с каменным лицом, он все-таки дочитал положенный текст и лишь тогда перевел дыхание. Жаль только, что все его мужество  было напрасным. Переписывать передачу не стали. Она просто пошла живьем, вечером, когда мухи уже уснули.

Байка о тигре

Эта история досталась мне в наследство от  Марианны Серафимовны Кусаковской -  одного из лучших красноярских дикторов советской эпохи. Это была  воистину всенародная любимица, красноярская Шилова или Леонтьева. Естественно, что кроме чтения новостей, Марианна Серафимовна вела многие передачи. Например, те самые цирковые программы, которые готовила редактор Куницкая.

В то время в нашем городе гастролировал со своими тиграми Запашный-старший. И, по договоренности с редактором, он приехал вместе с одним из любимцев на вечерний эфир. Тигра расположили по центру кадра, между героем и ведущей, создав тем самым яркую картинку. Тигр вел себя прилично, хищных наклонностей не проявлял, и ведущая Кусаковская, преодолев естественный мандраж, начала работать. Все шло нормально. Только почему-то постоянно мешался под ногами шнур от микрофона. Марианна Серафимовна незаметно для зрителей откидывала этот шнур  подальше, но через минуту он снова оказывался под ее рукой. К тому же почему-то начал нервничать спокойный до этого тигр. Запашный с трудом его успокаивал. Тем не менее все положенные вопросы были заданы, ответы получены, передача закончена. И только тогда Кусаковская увидела бледные лица своих коллег. Оказывается, все это время она упорно дергала за хвост опасного хищника.

Байка о сахаре

Это произошло во времена недолгого царствования генсека Андропова. Его приход к власти ознаменовался повсеместными проверками трудовой дисциплины. Целые бригады контролеров  ходили по кинотеатрам, ресторанам, магазинам и выясняли, что делают здесь в рабочее время работающие товарищи. Естественно, что в очередную кампанию по повышению трудовой дисциплины тут же включилась вся страна. Ну а творческие личности почти всегда отражают в своих произведениях колорит эпохи. Не обошелся без этого и тогдашний автор сверхпопулярной  программы Красноярского ТВ "Волшебный луч" Сергей Лыткин. Незабвенный Кадрик (журналист Виктор Евграфов), который несколько лет вел эту программу со дня ее основания, студию к тому времени покинул. А детская аудитория все равно требовала своего - мультиков и конкурсов рисунков. Вот Сергей, бывший тогда ассистентом режиссера, заодно и писал тексты  для кукольных героев. Потому что, кроме  куклы Кадрика, в передаче успели появиться новые герои. Например, Баба Яга. И однажды вечером Баба Яга выдала примерно следующий монолог: "Вот и день заканчивается, а я так ни одной пакости еще и не сделала. Узнает Змей Горыныч - он мне прогул запишет за срыв производственной дисциплины. А скажу-ка я, что сахара не будет! Вот народ-то напугается!". Бедные наши дети! И не менее бедные родители! Кстати, очень скоро после этой программы сахар стал продаваться по талонам. Возможно, с подачи той самой Бабы Яги.

Немного о терминологии

Практически в каждом виде человеческой деятельности существуют свои специфические термины, своеобразный "птичий язык", понятный только посвященным. Не могло обойтись без этого и телевидение. Иногда, замечая многозначность наших вполне профессиональных высказываний, мы их запоминали и со смехом пересказывали друзьям.  Примером тому вот эта весьма двусмысленная фраза: "Звукорежиссер зажал диктора за кадром, и она кончила без звука". Мне кажется, что изобрели эту фразу студийные остряки. А ведь речь идет о довольно типичной ошибке в работе. В переводе на общепринятый, эта фраза говорит о том, что звукорежиссер слишком рано отключил микрофон у диктора. Поэтому она не смогла дочитать закадровый текст.

Очень активно эксплуатировался нашими остряками и термин "подводка". Так называют краткий текст, подводящий к определенным эпизодам программы. И когда режиссер говорил такому остряку- редактору: "а вот здесь нужно подводочку", он радостно вопрошал в ответ: "А под коньячок?".

Кстати, об алкоголе. Только на нашей студии долгое время существовал суперпопулярный клич: "По рублю и на Бабкина!". И появился он потому, что на соседней с Советской улице Бабушкина была скромная точка, торговавшая на всю округу самым популярным в России товаром - вино-водочными изделиями. Близость магазина к нашему предприятию весьма нервировала всех начальников. Но запретить подобную торговлю они не могли. Потому что этот магазин был тогда одним из немногих на всю Николаевку. Вот и звучал в студийных стенах этот призыв, предвещая  очередные ЧП в эфире, которые потом перерастали в байки.

Один раз на многозначности некоторых выражений попыталась сыграть и я, готовя очередной выпуск стенгазеты. Он был посвящен очередному Дню рождения комсомола и содержал краткие приветы от старших товарищей, бывших когда-то на студии комсоргами. Привет от Леонида Фельдмана выглядел очень прилично. "Любите студию, мать вашу!" - вот такое вполне цивилизованное пожелание я приписала этому яркому человеку. Но у всех студийцев оно вызывало самую веселую реакцию, потому что тогда наш Леонид Ефимович был известен как отчаянный матерщинник.

Напоследок

Процесс воспоминаний может быть бесконечным. Но у любого дела, кроме начала, должен быть и конец. Тем более у занудных мемуаров. Я честно  изложила практически все байки, которые помню. А то, что забыла, наверное, и не стоит вспоминать. Наверняка, у каждого из тех, кто в свое время получил диагноз "КГТРК", хранятся в памяти еще более веселые и яркие эпизоды. Но это будет уже их история. А моя пока закончилась.

Хотите добавить свой комментарий ?
Хотите прислать свои воспоминания ?
Пишите: sadoshenko@gmail.com